Неточные совпадения
—
Тише, дети,
тише! — даже сердито закричал Левин на детей, становясь пред
женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом радости разлетелась им навстречу.
Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье
тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная
жена.
—
Тише! — прервал меня Пугачев. — Это мое дело. А ты, — продолжал он, обращаясь к Швабрину, — не умничай и не ломайся:
жена ли она тебе, или не
жена, а я веду к ней кого хочу. Ваше благородие, ступай за мною.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости,
тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей
женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична, что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он вдруг почувствовал смутное желание любви,
тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома,
жены и детей…
Он убаюкивался этою
тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с
женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
В самом деле, муж и
жена, к которым они приехали, были только старички, и больше ничего. Но какие бодрые,
тихие, задумчивые, хорошенькие старички!
Его
жена, идеал кротости и самоотвержения, испытав все, везет его, в одну из
тихих минут, в Девичий монастырь и бросается с ним на колени перед могилой несчастной женщины, прося прощения и заступничества.
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его
жена и дети, я вышел на улицу. Была очень
тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то на небо, то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
В подарок
жене его выковал дед
Из собственной цепи когда-то…
_____
Родилась я, милые внуки мои,
Под Киевом, в
тихой деревне...
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его
жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою
тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же
тихим голосом
жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Я как-то тут читала, — начала она своим
тихим и скромным голосом, — одну старинную историю Кавказа и там прочла, что
жена какого-то грузинского царя, непокорная нам…
Нужное слово не находилось, это было неприятно ей, и снова она не могла сдержать
тихого рыдания. Угрюмая, ожидающая тишина наполнила избу. Петр, наклонив голову на плечо, стоял, точно прислушиваясь к чему-то. Степан, облокотясь на стол, все время задумчиво постукивал пальцем по доске.
Жена его прислонилась у печи в сумраке, мать чувствовала ее неотрывный взгляд и порою сама смотрела в лицо ей — овальное, смуглое, с прямым носом и круто обрезанным подбородком. Внимательно и зорко светились зеленоватые глаза.
Впрочем, больше всех гроза разразилась над Экзархатовым, который крепился было месяца четыре, но, получив январское жалованье, не вытерпел и выпил; домой пришел, однако,
тихий и спокойный; но
жена, по обыкновению, все-таки начала его бранить и стращать, что пойдет к новому смотрителю жаловаться.
Вследствие этих и многих других беспрестанных жертв в обращении папа с его
женою в последние месяцы этой зимы, в которые он много проигрывал и оттого был большей частью не в духе, стало уже заметно перемежающееся чувство
тихой ненависти, того сдержанного отвращения к предмету привязанности, которое выражается бессознательным стремлением делать все возможные мелкие моральные неприятности этому предмету.
Конечно, тут было несколько весьма
тихих и почтительных офицеров со своими
женами, несколько самых послушных отцов семейств, как всё тот же, например, секретарь, отец своих семи дочерей.
В одной из квартир жил закройщик лучшего портного в городе,
тихий, скромный, нерусский человек. У него была маленькая, бездетная
жена, которая день и ночь читала книги. На шумном дворе, в домах, тесно набитых пьяными людьми, эти двое жили невидимо и безмолвно, гостей не принимали, сами никуда не ходили, только по праздникам в театр.
Одна часть их в новых полушубках, в вязаных шарфах на шеях, с влажными пьяными глазами или с дикими подбадривающими себя криками, или
тихие и унылые толкутся около ворот между заплаканными матерями и
женами, дожидаясь очереди (я застал тот день, в который шел самый прием, т. е. осмотр назначенных в ставку); другая часть в это время толпится в прихожей присутствия.
Жена его, женщина
тихая и степенная, казавшаяся старше мужа, несколько раз при Передонове входила в кабинет и каждый раз спрашивала у мужа какие-то точные сведения об уездных делах.
Бог судья твоим сестрицам, Елизавете и Александре Степановне…» Но рассеянно слушал Алексей Степаныч: освежительная тень, зелень наклонившихся ветвей над рекою,
тихий ропот бегущей воды, рыба, мелькавшая в ней, наконец, обожаемая Софья Николавна, его
жена, сидящая подле и обнявшая его одной рукой…
Удвоив заботливость около старика Зубина, он с неимоверною хитростью умел оскорблять его дочь на каждом шагу, особенно ее смиренного мужа; с ним он был так дерзок, что, несмотря на кроткий и
тихий нрав, Алексей Степаныч терял терпенье и говорил своей
жене, что оставаться им в таком положении невозможно.
Глядя на его кроткое лицо, можно было подумать, что из него разовьется одно из милых германских существований, — существований
тихих, благородных, счастливых в немножко ограниченной, но чрезвычайно трудолюбивой ученопедагогической деятельности, в немножко ограниченном семейном кругу, в котором через двадцать лет муж еще влюблен в
жену, а
жена еще краснеет от каждой двусмысленной шутки; это существования маленьких патриархальных городков в Германии, пасторских домиков, семинарских учителей, чистые, нравственные и незаметные вне своего круга…
Нервная раздражительность поддерживала его беспрерывно в каком-то восторженно-меланхолическом состоянии; он всегда готов был плакать, грустить — он любил в
тихие вечера долго-долго смотреть на небо, и кто знает, какие видения чудились ему в этой тишине; он часто жал руку своей
жене и смотрел на нее с невыразимым восторгом; но к этому восторгу примешивалась такая глубокая грусть, что Любовь Александровна сама не могла удержаться от слез.
Чтобы малый не избаловался, Татьяна Власьевна нарочно и женила его раньше, да и
жену ему выбрала
тихую, чтобы мужа удерживала.
Бодаев. Лет шесть тому назад, когда слух прошел, что вы приедете жить в усадьбу, все мы здесь перепугались вашей добродетели:
жены стали мириться с мужьями, дети с родителями; во многих домах даже стали
тише разговаривать.
Он чуть не закричал на
жену. Около него суетилась повитуха; болтая в воздухе плачущим ребенком, она что-то убедительно говорила ему, но он ничего не слышал и не мог оторвать своих глаз от страшного лица
жены. Губы ее шевелились, он слышал
тихие слова, но не понимал их. Сидя на краю постели, он говорил глухим и робким голосом...
Жило семейство Норков как нельзя
тише и скромнее. Кроме каких-то двух старушек и пастора Абеля, у них запросто не бывал никто. С выходом замуж Берты Ивановны, которая поселилась с своим мужем через два дома от матери, ежедневным их посетителем сделался зять. Шульц вместе с
женою навещал тещину семью аккуратно каждый вечер и был настоящим их семьянином и сыном Софьи Карловны. Потом в доме их, по известному читателям случаю, появился я, и в тот же день, вслед за моим выходом, Шульц привез художника Истомина.
—
Тише, баба!.. — окликнул Арефа
жену. — Чему обрадела-то?
Милым сыном в то время называл он меня и
жена его тоже; одевали хорошо, я им, конечно, спасибо говорю, а душа не лежит к ним, и сердцу от ласки их нисколько не тепло. А с Ольгой всё крепче дружился: нравилась мне
тихая улыбка её, ласковый голос и любовь к цветам.
Молитва моя без содержания была, вроде птичьей песни солнцу, — стал я молиться за него и за
жену, а больше всего за Ольгуньку, — очень хорошая девочка росла,
тихая, красивая, нежная.
Ненавистно говорил он о женщинах и всегда похабно, называя всё женское грубо, по-мужичьи, плевался при этом, а пальцы скрючивал и водил ими по воздуху, как бы мысленно рвал и щипал женское тело. Нестерпимо мне слышать это, задыхаюсь. Вспомню
жену свою и счастливые слёзы наши в первую ночь супружества, смущённое и
тихое удивление друг перед другом, великую радость…
Было это ночью, лежал я на постели одетый и маялся; в памяти
жена стоит, ни в чём не повинная; синие глаза её
тихими огнями теплятся, зовут.
Вспомнил старину — птиц завёл, дом у нас светлый, весёлый, всюду на стенах клетки висят, птицы поют.
Жена,
тихая, полюбила их; приду, бывало, домой, она рассказывает, что синица делала, как щур пел.
Каркунов (у двери).
Жена, Вера Филипповна, выходи! Нейдет, церемонится… Пожалуйте сюда, честью вас просим. Эх, баба-то заломалась, заупрямилась… Видно, пойти самому, покланяться ей хорошенько! (Уходит, слышен его хохот; показывается из двери.) Тсс…
тише!.. Нашел, нашел, находку нашел. Ни с кем не поделюсь! Чур, одному! (Уходит и быстро возвращается, таща за руку Ольгу.) Вот она, вот она, жена-то! (Вглядывается, потом подбегает к Константину и ударяет его по плечу.)
Жена…
жена, да не моя, чудак!
В службе Храпон попал в «скачки», то есть верховые пожарной команды в Москву, и вытребовал туда
жену; но вскоре и там сделал что-то нехорошее и бежал, а покинутая им
жена, имея нрав
тихий и робкий, убоялась коловратностей столичной жизни и возвратилась в Орел.
И было у тетеньки с маменькой на этот счет
тихое между них неудовольствие, потому что маменька уже совсем были от старой веры отставши и по новым святцам Варваре-великомученице акафист читали. Они
жену мне хотели взять из орловских для того, чтобы у нас было обновление родства.
Фигура у Агашкова была самая подкупающая: благообразный «низменный» старичок с самой апостольской физиономией — окладистая бородка с проседью, кроткие серые глаза,
тихий симпатичный голос и вообще что-то такое благочестивое и хорошее во всей фигуре, кроме длинных рук, которыми Агашков гнул подковы и вколотил в гроб уже двух
жен.
Не дворянка, не купчиха я,
Да и нравом-то смирна,
Буду я невестка
тихая,
Работящая
жена.
Увы! Дворец Бахчисарая
Скрывает юную княжну.
В неволе
тихой увядая,
Мария плачет и грустит.
Гирей несчастную щадит:
Ее унынье, слезы, стоны
Тревожат хана краткий сон,
И для нее смягчает он
Гарема строгие законы.
Угрюмый сторож ханских
женНи днем, ни ночью к ней не входит;
Рукой заботливой не он
На ложе сна ее возводит;
Не смеет устремиться к ней
Обидный взор его очей...
Мелочное, бессильно-язвительное недоброжелательство землемера,
тихая покорность Степана перед таинственной и жестокой судьбой, молчаливое раздражение его
жены, вид детей, медленно, один за другим, умирающих от болотной лихорадки, — все это сливалось в одно гнетущее впечатление, похожее на болезненную, колючую, виноватую жалость, которую мы чувствуем, глядя пристально в глаза умной больной собаки или в печальные глаза идиота, которая овладевает нами, когда мы слышим или читаем про добрых, ограниченных и обманутых людей.
В третий раз, подойдя к углу цейхгауза, я круто повернул за угол. Гаврилов по-прежнему сидел на своем обрубке, понурив голову, собачки с ним не было. Солдат охватил штык руками и свесил голову дремотные сумерки нагнали на него сон или
тихие мечты о далекой родине, может быть, тоже о
жене и о детях.
Он уж двух
жен усахарил и искал третью, вот и наглядел ее: «
Тихая, дескать, росла в бедности, а я для сирот женюсь».
Нил Митрич Милов — зовётся в деревне Мил Милычем за свой
тихий нрав. Мужичок маленький, задумчивый, даже и в красной рубахе он серый, как зола, ходит сторонкой, держится вдали от людей, и линючие его глаза смотрят грустно, устало. И
жена у него такая же, как он, — молчаливая, скромная; две дочери у них, семи и девяти лет. Перед пасхой у Милова за недоимки корову свели со двора.
«Что за вздор эти почести и слава военная! — думал он, глядя на завешенное шалью окно, сквозь которое прокрадывались бледные лучи месяца. — Вот счастье — жить в
тихом уголке, с милой, умной, простой
женою! Вот это прочное, истинное счастье!»
Андрей. Да что мне
тише? Я у себя дома. Я со всем трепетом просил руки вашей, вы изволили согласиться; какие же мысли вы тогда в голове держали? Опять же в церкви вы очень веселым духом объявили ваше желание. Значит: стоя-то под венцом, обещаясь перед богом быть мне
женой, вы задумывали из меня, на потеху своим приятелям, сделать шута…
Монах оставил ослицу и взошел в храм; потом народ опять начал редеть, уходить; солнце садилось, ночь наступала, и отчаянный муж, второй раз теряя свою
жену,
тихими шагами побрел домой.
Расставаясь с Верочкой, он вдруг почувствовал, что сердце его сжалось и облилось кровью: жаль ему стало
тихой и доброй своей
жены, слезы хлынули из его глаз и оросили ее бледный лоб, к которому он только что прикоснулся губами…
Весело, как весенние птички, щебечут девицы, сидя за сластями, и под призором Аксиньи Захаровны да
жены Михайла Васильича коротают
тихий вечер в скромной, чинной беседе.
«Какая прежде
тихая, какая сговорчивая была у нас Настасья, — говорил он
жене, — а появилась эта Фленушка — сорочий хвост, — ровно ее перевернуло всю.